Константин Бояндин - Отражение глаз твоих [пишется]

— Не удалась, — высказался и он, облизнув мгновенно пересохшие губы. — Но мне пришлось убираться, поскольку вину за произошедшее переложили на меня.

— Да, — вздохнул косоглазый. — Но девку… виноват, девицу, всё-таки жалко. Никто не знает, зачем её застрелили. Красавица была, эта Такаи, глаз не отвести.

Он следует за мной по всему свету, неожиданно пришла мысль. Теммокан неприязненно посмотрел в лицо своему собеседнику… но на лице том было написано самое что ни на есть подлинное сожаление. Которое только можно представить на лице подобного человека.

Все собравшиеся молчали. Молча смотрели на Теммокана. Взгляды были сочувствующие, исполненные уважения. Ах да, вспомнил навигатор, отчего-то считается, что я покончил с теми, кто поставил ловушку. В которую должен был попасть я, а попалась Такаи. Он скрипнул зубами. Чего я так и не успел сделать. Ну да ладно. Если всем им охота считать иначе, пусть считают. Мой долг — это долг перед самим собой. Изливать душу я не стану. И так уже этот кривоглазый урод выболтал слишком много.

— Ты заходил с тех пор на Леагари? — спросил Патерон неожиданно.

— Нет, — пожал плечами Теммокан. — Не было оказии. Да и желания особого тоже. Что бы там ни было, я всё ещё числюсь врагом великого Дарре, — он усмехнулся.

— Уже нет, — неожиданно вставил первый помощник. — Дарре умер три года назад. Все участники инцидента с торговым представителем Хеверта лишены новым королём имущества, титулов и изгнаны из страны. Никому не известно, отчего такое наказание, но…

Все возбуждённо зашумели. Теммокан, однако, не испытывал никакого облегчения, злорадства, ничего. Пустота. Тем более, что главные виновники случившегося живы-здоровы и благополучно скрылись… не так давно. Ну и ладно. Мир тесен.

От дальнейших расспросов навигатора (на которого теперь все глазели, словно на неожиданно отыскавшегося героя, спасшего мир от гибели) спас ольт, Ниеллер. Пора было в очередной раз дать бессмертнику подышать.

Хонн учился поразительно быстро. И всегда оставался бодрым, голодным до новых знаний и чрезвычайно возбуждённым. А вот Неммер пришлось несладко: каждое занятие с «мальчишкой» — длиной часа в три — поначалу утомляло её чуть ли не на весь остаток дня. Здешнего дня, понятное дело. Она отыскала себе комнату — по левому коридору, шагах в сорока за перекрёстком. Комната — вернее, гостиничный номер из трёх комнат — поражала пышностью обстановки, но оказалась чрезвычайно удобной. Во всех смыслах.

Хонн отметил, что, едва его «наставница» утомлялась сверх некоего предела, как начинала «стареть». Выглядеть старше — не на двадцать лет, а на все сорок (в конце концов). Сама она, похоже, не замечала этих перемен; однако «мальчишка» сумел понять, что «постаревшая» Неммер чувствует себя не очень хорошо. Проходило два-три часа отдыха — и прежняя Неммер возвращалась. Отдыхала она обычно в «гостиной» своего «номера». Как именно — Хонн не знал. Внутрь его не приглашали. Впрочем, всё это было следствием её необычного излечения (Хонн попытался было расспросить, отчего она так исхудала после первого своего отдыха в Лионнан, и отчего выглядела такой раскрасневшейся — не ответила).

А убежище, самодостаточный подземный комплекс, неведомо где располагающийся, было действительно огромным. Странствуя по постепенно «проявляющимся» коридорам, оба жителя находили всё больше и больше нового. Словно убежище решило открывать себя по частям, раздумывая всякий раз — а стоит ли показывать ту или иную комнату? Здесь было всё. Всё, достаточное для того, чтобы заниматься всеми известными Неммер и Хонну ремёслами. Была даже оранжерея (кто за ней ухаживает?) — но увы, ничего съедобного там не росло. Почти что. К немалому разочарованию Неммер.

Хотя, сказать по правде, более всего её начинала утомлять тишина Лионнан, замкнутость, отсутствие связи с внешним миром. Два раза Хонн выводил её через «кляксу» во внешний мир — должно быть, это были леса километрах в ста от Шеттамы — но там было холодно, пустынно и небезопасно. Для Неммер, во всяком случае.

Так что прежний разговор — о том, чтобы пробраться в одно из близлежащих поселений — всё-таки продолжился. Недели три спустя.

— Не понимаю, что мы там потеряли, — Хонн, похоже, обижался всякий раз, когда Неммер заводила разговор о внешнем мире. То ли этот мир его действительно сильно испугал, то ли что-то ещё.

— А что мы потеряли здесь? — Неммер переоделась в просторное платье, судя по всему — праздничное, и расхаживала в нетерпении перед «мальчишкой». — Здесь хорошо прятаться, но не можем же мы прятаться вечно!

Хонн промолчал.

— Ты же не собираешься просидеть здесь всю жизнь?

Неммер присела перед ним, и Хонн некоторое время смотрел ей в глаза, сохраняя обиженное выражение лица.

— Не собираюсь, конечно, но…

Неммер молча смотрела в его глаза и Хонн ощутил, что лицо её… да нет, не только лицо — вся Неммер постепенно меняется. Становится похожей на кого-то… кого Хонн смутно знает. Или знал когда-то. Зрелище было страшноватым и «мальчишка», сглотнув, отвёл взгляд. Когда он осмелился вновь взглянуть Неммер в глаза, та выглядела, как прежде.

— Что ты предлагаешь? — спросил Хонн в конце концов.

— Узнать, что творится там, — Неммер махнула рукой в сторону «кляксы». — Найти кого-нибудь, кто сможет понять… сможет расказать, что… — она замолчала.

Хонн некоторое время смотрел на «кляксу» — дверь наружу — и неожиданно выпалил: — Ты хочешь домой?

Неммер неожиданно смутилась и, помедлив, кивнула.

— Но для этого я хочу вспомнить, откуда я.

Она встала и некоторое время смотрела на собственные ладони. — И понять, что с нами случилось.

— Мне кажется, должен быть кто-то ещё, — заявил Хонн, лицо которого отражало теперь задумчивость. Неммер взглянула непонимающе, и он пояснил: — Вряд ли остались только мы двое.

Неммер кивнула.

— Да, пожалуй. Ну что же. Пойдём, надо одеться потеплее. 

— Мне не нужна одежда, — усмехнулся Хонн.

— Если мы хотим появляться среди обычных людей, — терпеливо объяснила Неммер, — надо походить на них во всём. — Хонн поджал губы. — Или одежда будет тебе… мешать?

— Вряд ли, — Хонн пожал плечами. — Хорошо. Боюсь только, что искать придётся долго.

Неммер, стоявшая уже у двери в «гардероб», оглянулась.

И молча кивнула.

Даллатер долго смотрел на три шарика. Те самые три шарика, которые навигатор исследовал куда более тщательно, чем ожидалось. Надо признаться, Светлейший ощущал себя не в своей тарелке. Запись, которую он снял в гостиничном номере была произведена, вообще говоря, в нарушение нескольких законов — о неприкосновенности личной жизни, например. Потому что "эхо мыслей", в котором начальник Хранилища копался, чтобы выудить сведения о «шариках», содержало очень много личного.